Турбулентная Евразия (3). Типология постсоветских конфликтов

На улицах Грозного, январь 1995. Фото Михаила Евстафьева, commons.wikimedia.org

Сергей МАРКЕДОНОВ – кандидат исторических наук, в апреле 2001 – октябре 2009 гг. – заведующий отделом и заместитель директора Института политического и военного анализа, доцент Российского государственного гуманитарного университета, эксперт Совета Европы и Федерального собрания РФ.

Продолжение, см. начало:

(1) Межэтнические конфликты в СССР и на постсоветском пространстве

(2) Предпосылки межэтнических конфликтов в СССР

Распад Советского Союза сопровождался большим количеством конфликтов, некоторые из которых перешли в вооруженную фазу

(гражданская война в Таджикистане, армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха, грузино-абхазский, грузино-осетинский, российско-чеченский, осетино-ингушский, молдавско-приднестровский конфликты),

а некоторые ограничились столкновениями или напряженностью в отношениях.

Так, например, после распада Советского Союза Узбекистан в одностороннем порядке провел минирование пограничной полосы на границах с Киргизией и Таджикистаном. В начале 1990-х гг. в ряде республик российского Северного Кавказа были предприняты попытки разделения по этническому принципу (Дагестан, Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия).

По справедливому замечанию российского этнолога Валерия Тишкова,

«в этой связи чрезвычайно важным уроком является растущее понимание того, что сам по себе раздел государств не решает важнейших вопросов экономического и социально-культурного преуспеяния, а тем более самоопределения народов на этнической основе. Плата за разделы, включая человеческие жертвы и материальные разрушения, оказывается гораздо большей, чем в случае избрания стратегии улучшения порядка управления, в том числе и решения проблем межэтнических отношений на основе внутреннего самоопределения и демократической системы управления» (21)

Как бы то ни было, самые ожесточенные конфликты 1990-х гг. в Европе пришлись на Балканы и постсоветское пространство. В этой связи чрезвычайно важным представляется понимание общего и особенного в генезисе этих конфликтов, а также в возможностях постконфликтного урегулирования.

В современной научной литературе существует большое количество определений межэтнического конфликта. По справедливому замечанию российского этнополитолога Михаила Саввы,

«именно для этноконфликтологии характерен наибольший разброс мнений по поводу основных понятий – этнического конфликта, его производных, к которым относится конфликтный потенциал и напряженность межэтнических отношений. Данный вопрос нельзя считать чисто академическим, поскольку от понимания этнического конфликта зависит его интерпретация практиками, в том числе сотрудниками правоохранительных органов, журналистами» (22) .

Большинство исследователей сходится на том, что этнический (межэтнический) конфликт является частным случаем конфликта социального, обладая при этом специфическими особенностями.

К ним можно отнести характер субъектов конфликта — конфликтующие группы сформированы по этническому основанию — и эмоционально-иррациональный характер протекания конфликта.

Чеченский ополченец во время боев за Грозный, январь 1995. Фото Михаила Евстафьева, с сайта commons.wikimedia.org

Валерий Тишков характеризует его как любую форму «гражданского, политического или вооруженного противоборства, в котором стороны или одна из сторон мобилизуются, действуют или страдают по признаку этнических различий» (23).

По мнению Зинаиды Сикевич, «под этническим конфликтом» следует понимать такую социальную ситуацию, которая обусловлена «несовпадением интересов и целей отдельных этнических групп в рамках единого этнического пространства или этнической группы, с одной стороны, и государства, с другой» (24).

В последнем случае в определении жестко связаны субъекты конфликта и глубинные цели их политической активности, какими бы декларациями они не прикрывались и в каких бы формах не проявлялся сам этнический конфликт.

Норвежский исследователь Дэн Смит отмечает и такой важный аспект конфликта, как борьба из-за власти или доступа к экономическим ресурсам, которая носит «этническую маску».

В этом случае этничность выступает как инструмент мобилизации конфликтующего общества, а также легитимации насилия, применяемого в ходе противостояния (защита своего этноса рассматривается как «приемлемая цена» для собственных жертв и жертв противников).

По словам Смита, «метафора «этнической маски» призвана привлечь внимание к данной конкретной стратегии политической мобилизации, а вовсе не вызвать сомнение в реальности чувства этнической идентичности или снизить его значение, будь то время конфликта или вне его.

Например, нет сомнения в том, что чеченцы, противостоящие России в войнах 90-х гг., обладают глубоким отчетливым и обостренным чувством своей этнической принадлежности». И, тем не менее, не только этнические чувства, но и «соперничество из-за власти между новыми и старыми политическими элитами во многом объясняет переход трений между Чечней и Россией в военные действия в 1994 г.».

Впрочем, явление «этнической маски» присуще и другим межэтническим конфликтам (грузино-абхазский конфликт не в последнюю очередь связан с переходом от теневой к легальной частной собственности на черноморские объекты).

Но главная проблема, по мнению Смита, – это «снятие этнической маски», поскольку укрепившаяся групповая идентичность на основе обид, недовольств и жертв с трудом поддается корректировке (25).

Чеченский мальчик во время боев за Грозный, январь 1995. Фото Михаила Евстафьева, с сайта commons.wikimedia.org

Тем не менее, на сегодняшний день можно зафиксировать два подхода к определению феномена межэтнического конфликта. В узком смысле, межэтническим конфликтом может считаться социальное противоборство, изначально мотивированное этническими (религиозными) причинами.

В широком смысле, межэтнический (межконфессиональный) конфликт – это противостояние, в котором противоборствующие группы принадлежат к различным этническим (религиозным группам). При этом этническая (религиозная) принадлежность может конструироваться, пониматься и трактоваться по-разному, а этническая мотивация изначально может либо не присутствовать, либо быть слабо выраженной.

Узкое понимание межэтнического конфликта, с одной стороны, позволяет избежать «инфляции» самого понятия, но с другой – оно выводит из аналитического поля тот этап развития конфликта, когда о нем еще нельзя с полной уверенностью говорить как об оформленном противостоянии.

Между тем недооценка этих этапов (назовем их протоконфликтами), зачастую рассматриваемых как банальное хулиганство или «бытовое явление», имеет значительные политические последствия.

В 1950-1980-е гг. межэтнические столкновения между русскими и чеченцами, русскими и ингушами в Чечено-Ингушетии рассматривались исключительно как обычные «бытовые» конфликты. Ни массовые выступления русского населения против возвращавшихся из депортации чеченцев в 1958 г., ни проявления ксенофобии с чеченской стороны не анализировались органами власти именно как межэтническое противостояние.

Прямым результатом недооценки этнической мотивации этих конфликтов стала трагедия начала 1990-х гг. в Чечне.

Погромы в Сумгаите (1988 г.) и Баку (1990 г.) власти также пытались представить исключительно как девиантное поведение групп несознательных граждан. Последующая кровопролитная война между армянами и азербайджанцами из-за Нагорного Карабаха опровергла подобные утверждения.

В этой связи чрезвычайно важна классификация и типология межэтнических конфликтов. На сегодняшний день унифицированной классификации межэтнических конфликтов не существует.

По форме протекания принято различать актуализированные («открытые») и латентные («скрытые») конфликты.

Некоторые авторы обращают внимание на то, что особой категорией межэтнического противоборства является вооруженный конфликт (это определение может совпадать с понятием «открытый» конфликт).

Чеченские женщины молятся во время боев за Грозный, декабрь1994. Фото Михаила Евстафьева, с сайта commons.wikimedia.org

По мнению известного норвежского исследователя Дэна Смита, таковым является «открытое столкновение с применением оружия между двумя или более руководимыми из центра сторонами, беспрерывно продолжающееся в течение какого-то времени в споре за контроль над территорией или ее управлением».

Для конкретизации понятия «вооруженный конфликт» ученые из Отделения исследований мира и конфликтов Университета Упсалы (Швеция) предложили количественный критерий (25 погибших на войне в год) и качественный критерий (участие государства в конфликте, по крайней мере, на одной стороне) (26).

Между тем, на постсоветском пространстве практически все вооруженные межэтнические противостояния были следствием неразрешенных многолетних латентных конфликтов.

Армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха начинался с «войны петиций и митингов», этнических погромов и только затем перерос в крупное военное противоборство.

Грузино-абхазский и грузино-осетинский конфликты изначально развивались как политико-правовые (статусные) споры.

Осетино-ингушский этнотерриториальный конфликт был запрограммирован сталинской депортацией 1944 г. и последующей непоследовательной политикой по ликвидации ее последствий.

Российско-чеченский конфликт на первом этапе сочетал в себе и политико-правовые, и исторические коллизии. В то же время формирование массовой поддержки конфликта (без чего он просто невозможен) происходило посредством апелляции к историческому прошлому (в том числе, и к имевшим место в истории военным конфликтам).

Таким образом, массовые «воспоминания» о прошлых «открытых» (вооруженных) конфликтах стали фактором формирования новых конфликтов.

Правоту своих сегодняшних действий лидеры этнонациональных движений оправдывают ссылками на исторический опыт межэтнических конфликтов прошлых веков. Современные межэтнические конфликты вписываются их идеологами в широкий исторический контекст.

Армянские и азербайджанские этнонационалисты апеллируют к истории военного противостояния между Первой Республикой Армения и АДР (Азербайджанской Демократической Республикой), Турцией в 1918-1920 гг.

Лидеры этнонациональных движений Абхазии и Южной Осетии говорят о многолетней борьбе с происками «малой империи» (так в 1989 г. назвал Грузию известный правозащитник академик Андрей Сахаров).

Идеологи чеченского сепаратизма выдвинули тезис о «четырехсотлетней борьбе» России с Чечней (хотя в XVI в. Московское государство и некоторые чеченские лидеры только установили первые контакты).

В Таджикистане же в начале 1990-х гг. экстремистские действия по отношению к противникам оправдывались тем, что представители враждебного региона в течение многих лет узурпировали (и фактически приватизировали) власть.

Однако вооруженные конфликты также не представляют собой единого явления. Эти противостояния включают в себя две фазы: военное противоборство и «замороженный» конфликт

Грозный, январь 1995. Фото Михаила Евстафьева, с сайта commons.wikimedia.org

(та стадия, при которой боевые действия не ведутся, но политически конфликт не решен, то есть не найден компромисс по спорным вопросам, которые привели к самому конфликту).

Применительно к территории бывшего Советского Союза можно констатировать, что грань между «замороженным» конфликтом и военными действиями легко преодолима.

В 1992 г. при посредничестве РФ был прекращен вооруженный грузино-осетинский конфликт

и начался этап постконфликтного урегулирования. Однако стремление к изменению сложившегося status quo привело в 2004 г. не только к деградации переговорного процесса, но и возобновлению вооруженного противоборства, которое привело к «пятидневной войне» в августе 2008 г. Конфликт, имевший тенденцию к превращению в «скрытый», снова стал актуализированным.

В мае 2004 г. отмечался десятилетний юбилей прекращения огня в Нагорном Карабахе.

Однако представители противоборствующих сторон не раз декларировали готовность к возобновлению военных действий. Более того, подобные декларации получают определенную общественную поддержку. По данным социологического исследования в рамках проекта «Южнокавказская сеть за гражданское согласие» при содействии Европейской комиссии (2002 г.), 32% опрошенных азербайджанцев и 16,6% респондентов-армян не выступают против военного решения карабахской проблемы, то есть против актуализации конфликта (27).

По данным азербайджанского политолога Арифа Юнусова, кривая популярности милитаристских настроений в Азербайджане после 2002 г. имеет тенденцию к росту. Ученый фиксирует также «омолаживание» милитаристских настроений (более молодое поколение, не имевшее военного опыта, поддерживает идеи военно-политического реванша, так как общество и власть активно пропагандируют их) (28).

Целый ряд постсоветских конфликтов остался на уровне латентных.

Между

– кабардинцами и балкарцами в Кабардино-Балкарии,

– карачаевцами и черкесами в Карачаево-Черкесии,

– грузинами и азербайджанцами в Квемо-Картли,

– грузинами и армянами в Самцхе-Джавахети,

– русским населением Дона, Кубани, Ставрополья и мигрантами,

– русскими и крымскими татарами в Крыму,

– узбеками и киргизами на Юге Кыргызстана

боевые действия не велись и не ведутся.

Однако в последние 18 лет отношения между перечисленными этническими группами не единожды обострялись. Формы межэтнического противоборства в данных случаях носили менее радикальный характер.

Чеченцы рядом с телами погибших, завёрнутыми в одеяла, в кузове грузовика (сражение за Грозный, январь 1995). Фото Михаила Евстафьева, с сайта commons.wikimedia.org

К ним можно отнести массовые акции, драки, кадровые преференции для «своих», стеснения для «чужаков», захваты земельных участков. Нередко преступные действия по отношению к той или иной этнической группе служат инструментом для легитимации нынешнего экстремистского поведения.

Так, активисты крымскотатарского национального движения оправдывают сегодняшние незаконные захваты земельных участков в Крыму тем, что в мае 1944 г. они были депортированы со своей исторической Родины.

Такой же способ поведения был избран в начале 1990-х гг. лидерами чеченцев-аккинцев Дагестана (депортированных в 1944 г. вместе с основной массой чеченцев из Чечено-Ингушетии).

Целый ряд межэтнических и межконфессиональных конфликтов начала 1990-х гг. в Дагестане (аварско-чеченский, кумыкско-аварский, лакско-кумыкский, противоборство русских и горских переселенцев в Кизлярском районе, конфликт между салафитами и тарикатистами) сопровождался насилием. Однако эти конфликты не переросли в военное противоборство и к концу 1990-х гг. перешли в разряд латентных противоборств.

Другой тип классификации межэтнических конфликтов – по особенностям статуса противоборствующих сторон.

Так, российский социолог Леокадия Дробижева предложила четыре типа межэтнических конфликтов. Это:

• статусные институциональные конфликты в союзных республиках, переросшие в борьбу за независимость;
• статусные конфликты в автономных республиках и областях, возникшие в результате борьбы за повышение статуса республики или его получение;
• этнотерриториальные конфликты;
• межгрупповые (межобщинные) конфликты, вырастающие на основе бытового национализма (29).

Более подробную типологию с включением целевого и динамического аспектов протекания этнического конфликта представила в своих работах Зинаида Сикевич.

В зависимости от целей конфликтующих сторон, она выделяет пять типов конфликтов: культурно-языковой, социально-экономический, статусный, территориальный и сецессионный, а затем показывает, как в зависимости от степени напряженности и стадии развития конфликт перетекает из одного типа в другой.

На первой фазе декларируются ценностно-символические притязания. Это может быть требование возрождение языка, культурных традиций и др. (культурно-языковой тип).

На второй стадии наблюдается расширение требований, включающее уже изменение экономического положения и социального статуса этногруппы (социально-экономический и статусный типы),

а в третьей фазе претензии расширяются до территориальных притязаний в рамках одного государства (территориальный тип конфликта) или притязаний на оформление собственной государственности (сецессионистский тип конфликта) (30).

Все межэтнические конфликты постсоветского пространства изначально складывались и развивались как внутригосударственные.

Все будущие независимые государства Юга Кавказа, Центральной Азии, Прибалтики, северокавказские национально-территориальные образования в составе РФ, непризнанные государства и неконтролируемые территории до 1991 г. входили в состав одного признанного ООН государства – СССР.

Армяно-азербайджанский, грузино-абхазский, грузино-осетинский, российско-чеченский конфликты в позднесоветский период развивались как конфликты между руководством союзных и автономных республик, как противоборство принципов территориальной целостности и права на этнонациональное самоопределение.

Осетино-ингушский конфликт, с одной стороны, был конфликтом различных этнических групп, а с другой – территориальным спором.

Что же касается латентных конфликтов, то противоборствующими сторонами в них и до и после распада Союза ССР были представители различных этнических групп (грузины и армяне, карачаевцы и черкесы, кабардинцы и балкарцы, лакцы и кумыки).

После распада СССР армяно-азербайджанский конфликт трансформировался в межгосударственный.

«Карточка семьи беженца» из Баку. Фото с сайта wikipedia.org

Однако, по справедливому замечанию российского дипломата Владимира Казимирова, «специфика карабахского конфликта в том, что в нем сторон, как минимум, «две с половиной» (31).

В военных действиях, конечно, были две сражающиеся стороны (формирования карабахских армян вместе с регулярными частями Республики Армения составляли одну из них), но в политическом плане их было три (Баку-Степанакерт-Ереван). Таким образом, армяно-азербайджанский конфликт рассматривался (по крайней мере, в азербайджанской интерпретации) не только как борьба двух государств, но и как борьба с «карабахским сепаратизмом».

Выход национальных республик из состава Советского Союза спровоцировал сецессионистские настроения бывших автономий.

Грузино-осетинский, грузино-абхазский, российско-чеченский конфликты стали противостоянием центральной государственной власти и сепаратистских образований.

При этом определение «сепаратист» в равной степени использовалось противоборствующими сторонами. Для лидеров непризнанных Абхазии и Южной Осетии в роли сепаратиста в 1989-1991 гг. выступала Грузия, вышедшая из состава СССР и тем самым предоставившая возможность для этнонационального самоопределения осетин и абхазов.

По справедливому замечанию профессоров Сойли Нистен-Хаарала и Дмитрия Фурмана,

«проблема права на отделение от государства, сецессию, для России более важна и актуальна, чем для множества других стран. Россия в ее современной форме сама возникла относительно недавно, в 1991 г., в результате борьбы и победы движения, возглавляемого бывшим президентом Б[орисом]. Ельциным, добившегося революционным (не конституционным или «фиктивно конституционным») путем реализации для России «права на самоопределение вплоть до отделения (сецессии)» от СССР.

То, что слово «сепаратизм» по отношению к движению, создавшему современную Россию, не употреблялось (как потому, что его руководители избегали прямо говорить об отделении, так и потому, что отделение от СССР его центральной республики означало не уменьшение государства при сохранении «государства – обрубка», а просто его ликвидацию), принципиального значения не имеет. В правовом отношении антисоюзное движение российских демократов было таким же сепаратистским, как и движения за отделение в других республиках, входивших в СССР» (32).

Действительно, впоследствии успех этого движения был объявлен на площадях и улицах Грозного как прецедент для самоопределения Чечни. Идеологи «чеченской революции» призывали отказаться от двойных стандартов и квалифицировали антисоветские действия российского руководства в 1990-1991 гг. как сепаратизм.

Осетино-ингушский конфликт сохранил формат внутригосударственного территориального.

Наиболее яркие примеры конфликтов между различными этническими группами продемонстрировал Дагестан.

Это – самое полиэтничное национально-территориальное образование в составе России, в котором отсутствует «титульная нация» и определяющую роль играет этнический баланс сил. Нарушение этого баланса, достигнутого в советские годы в обход официальной партийной иерархии, и поиск нового соотношения сил стали источниками серии межэтнических противостояний начала 1990-х гг. Установление нового этнического равновесия в дагестанской власти в 1994 г. способствовало снижению уровня этнической конфликтности в республике.

Несмотря на то, что накануне распада СССР в Таджикистане «титульная нация» (таджики) составляла 65% от общей численности населения, конфликт был во многом спровоцирован этнорегиональными различиями (противостоянием между ленинабадцами и кулябцами с одной стороны, каратегинцами и памирцами – с другой).

Азербайджанские беженцы из района Нагорно-Карабахского конфликта, 1993 год. Фото с сайта commons.wikimedia.org

Российские этнополитологи Эмиль Паин и Аркадий Попов предложили разделить межэтнические конфликты на конфликты стереотипов, конфликты идей и конфликты действий.

Первый тип, по классификации Паина-Попова, совпадает с определением латентного конфликта. При таком конфликте этническая мотивация только формируется и не является доминирующей. Под определение «конфликта стереотипов» подходят фактически все латентные конфликты на Большом Кавказе и в Центральной Азиии.

Конфликт идей – это структурирование политических претензий противоборствующих сторон. Под это определение подходит первый этап всех межэтнических конфликтов на территории Кавказа, Молдовы, переросших впоследствии в вооруженное противостояние.

Для межэтнического противостояния «конфликт идей» чрезвычайно важен. Он позволяет легитимизировать насилие ради великих целей – восстановления утраченных территорий, консолидации нации, достижения исторической справедливости.

«Конфликт действий» – понятие, тождественное актуализированному конфликту. Фактически схема Паина – Попова представляет модель истории любого из межэтнических конфликтов на постсоветском пространстве (33).

Чрезвычайно продуктивный подход к классификации межэтнических конфликтов предложил американский политолог Дональд Горовитц.

Он основан на специфике соотношения уровней экономического развития и социальной модернизации сепаратистских регионов и этнических общностей в сравнении со средним для государства в целом и доминирующего большинства его населения – в частности.

Согласно Горовитцу, возможны четыре варианта конфликтов:

– сепаратизм отсталой этнической группы в отсталом регионе страны,

– сепаратизм отсталой группы в развитом регионе,

– сепаратизм развитой этнической группы в отсталом регионе страны,

– сепаратизм развитой группы в развитом регионе страны (34).

Очевидно, что понятия «отсталый» и «передовой» являются оценочными и субъективными, требуют уточняющих критериев. Вместе с тем очевидно, что мотив «отсталости» и «развитости» является одним из ключевых в идеологии как сепаратистов, так и их противников.

Призыв превратить «отсталую» Чечню во «второй Кувейт» посредством сецессии стал одним из главных лозунгов Джохара Дудаева и его команды.

Мотив освобождения «передовой христианской армянской культуры» от «отсталого» Азербайджана не раз звучал из уст лидеров карабахского армянского движения.

Стенд при въезде на территорию непризнанной Нагорно-Карабахской республики, с сайта wikipedia.org

Идея культурного превосходства не раз высказывалась представителями осетинского националистического движения по отношению к ингушам (наиболее популярен тезис осетинских интеллектуалов о «набеговом» характере ингушского общества).

В то же время, для грузинского национализма характерны представления о «дикости» «абхазов и южных осетин» по сравнению с передовой культурной «европейской Грузией».

Тезис о том, что индустриально развитое Приднестровье противостоит аграрной патриархальной Молдове, является составной частью приднестровского идеологического проекта.

Говоря о современном чеченском сепаратизме, нельзя не отметить такую его причину, как отсутствие у чеченцев традиций собственной государственности, а значит и неукорененности всего комплекса представлений о государственном праве. Сам по себе данный факт не говорит в пользу отсталости или развитости чеченского этноса. Однако

значительная роль неформального неписаного права, его приоритет над формальным законом должны рассматриваться как важная предпосылка масштабного кавказского межэтнического конфликта.

Подход Горовитца позволяет также проанализировать такую проблему межэтнического противостояния и постконфликтного урегулирования, как полиюридизм (или правовой плюрализм), то есть сочетание в повседневной жизни народов Кавказа и Центральной Азии государственного, религиозного (шариат), обычного (адаты) права. Учет различных правовых традиций и практик может стать как фактором «разогрева» конфликтов, так и фактором их «замораживания».

Межэтнические конфликты различаются также по целям, декларируемым противоборствующими сторонами.

Выделяются статусные, этнотерриториальные, культурно-языковые конфликты.

Первая группа конфликтов возникает из-за стремления этнической группы (автономии, республики) повысить свой статус или добиться сецессии, реализовав право на самоопределение.

Этнотерриториальные конфликты предполагают борьбу за ту или иную территорию, защиту «своей земли».

Культурно-языковые конфликты возникают на основе требований разрешить и оказать содействие усилию по сохранению или возрождению языка и культуры этнического меньшинства в частной или общественной жизни.

Для постсоветского пространства характерно то, что статусные и этнотерриториальные конфликты практически всегда совпадают. Так, борьба Абхазии или Чечни за повышение своего статуса фактически изначально предполагала самоопределение на «своей территории» (35).

Фото военных корреспондентов периода армяно-зербайджанского конфликта, с сайта karabakh-doc.azerall.info

Важной особенностью постсоветского пространства являлось преобладание межэтнических конфликтов над межконфессиональными.

Фактически только гражданская война в Таджикистане была исключением из этого правила. В этом противостоянии (1992-1997 гг.) религиозный фактор наряду с этнорегиональным с самого начала играл ключевую роль. Это был конфликт сторонников светской модели государственности и поборников исламского пути.

В грузино-абхазском и в грузино-осетинском конфликтах христиане оказывались на противоположных сторонах (в абхазском обществе 70% – православные христиане и только 30% – мусульмане, в Южной Осетии, в отличие от Северной Осетии, христианство гораздо сильнее укоренено).

В случае же осетино-ингушского конфликта 1992 г. осетины-мусульмане предпочитали этническую солидарность религиозной идентичности (хотя в знаковом для Северной Осетии городе Беслане доминирует мусульманская осетинская община).

В российско-чеченском конфликте до середины 1990-х г. ислам не играл сколько-нибудь значимой роли (использовался как второстепенный инструмент для политической легитимации независимости Чечни).

Только в 1996-1997 гг. «исламский фактор» вышел на первый план и в Чечне, и на Северном Кавказе в целом.

Это было связано, во-первых, с провалом чеченского независимого государства, во-вторых, с обозначившимися этническими конфликтами. В этой связи радикальный ислам рассматривался как универсальная альтернатива и национализму, и прежним идеологиям, привнесенным центральной властью (коммунизм, либерализм, социал-демократия).

Впрочем, не только в вооруженных, но и в латентных конфликтах религиозный фактор играл подчиненную роль.

Крымско-татарское движение (в подавляющем большинстве представленное мусульманами), рассматривающее себя в качестве политического оппонента пророссийских сил в Крыму, солидаризируется с официальной украинской властью (которая претендует на учреждение своего национального православного патриархата).

Между тем, русское движение Крыма не выступает единым фронтом с «единоверной» властью независимой Украины.

Подобное явление объясняется несколькими причинами:

• государственные образования бывшего СССР, а также непризнанные республики в течение 70 лет входили в состав советского государства, с одной стороны, проводившего политику государственного атеизма, а с другой – способствовавшего правовой институционализации этничности. Религиозность запрещалась, в то время как этничность культивировалась;

• ислам и православие в регионах бывшего Советского Союза имеют существенные особенности. Кавказское, молдавское, украинское православие, кавказский и среднеазиатский ислам являются феноменами, весьма отличающимися от принятых стандартов;

• этническая консолидация на Кавказе и в Центральной Азии развита сильнее, чем конфессиональная. Более того, между различными направлениями ислама (суфизм и салафия (36)) в двух упомянутых регионах существуют серьезные и подчас непримиримые противоречия.

Что же касается христианского «мира» на постсоветском пространстве, то лидеры Русской православной церкви (Московский Патриархат) гораздо в большей степени готовы к диалогу с представителями традиционного ислама (ассоциированного с властью), чем с католическими или протестантскими проповедниками.

Фото военных корреспондентов периода армяно-зербайджанского конфликта, с сайта karabakh-doc.azerall.info

Таким образом, можно говорить о существовании надконфессиональной идентичности («традиционные конфессии»). Ее основой является представление об исторических «корнях» в регионах бывшего СССР.

В этом плане весьма проблематичным кажется рассмотрение постсоветских межэтнических конфликтов (как вооруженных, так и латентных) в свете популярной концепции «столкновения цивилизаций» или «межцивилизационных конфликтов» (в основе которых лежит противостояние религиозных систем).

Между тем, в период после распада Советского Союза нерелигиозные компоненты оказывали и оказывают существенное влияние на формирование ценностей, норм и институтов государств и социально-культурных общностей региона.

Среди основных идентификационных блоков можно назвать:

• этнический (принцип «крови»), начиная от кровнородственного уровня идентификации (тейп, клан), субэтнического, регионального до суперэтнического (тюркский мир, славянский мир, вайнахский мир);

• надэтнический (советская общность, российская общность, «казахстанцы», «народ Украины», региональные надэтнические общности – кавказец, южанин и другие);

• национально-государственный (отождествление себя с определенным государством и лояльностью вне зависимости от этнической или религиозной принадлежности, лезгин-гражданин Азербайджана, армянин-гражданин Грузии, чеченец-гражданин РФ, узбек-гражданин Кыргызстана или Таджикистана);

• хозяйственно-культурный (кочевники и оседлые, горцы и жители равнин);

• социальный (принадлежность к той или иной социальной страте);

• позиционирование по отношению к традиции и инновации, идентификация себя с традиционным обществом или модернизационным проектом.

Ни один из перечисленных выше компонентов, включая и религиозный, невозможно раз и навсегда ранжировать по степени важности.

Постсоветские межэтнические «разломы», равно как и интеграционные проекты, историчны. В каждом конкретном случае на первом плане оказываются этничность, региональная принадлежность, религиозность или хозяйственный уклад.

(21) Тишков В. А. Многоэтничные государства и конфликты на рубеже столетий //Межэтнические отношения и конфликты в постсоветских государствах. Ежегодный доклад-2000. – М.: Сеть этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов, 2001. С. 7.

(22) Савва М. В. Конфликтный потенциал межэтнических отношений на Северном Кавказе // Центральная Азия и Кавказ. 2004. № 3 (33). С. 72.

(23) Тишков В. А. Этнический конфликт в контексте обществоведческих теорий // В кн.: Социальные конфликты: экспертиза, прогнозирование, технологии разрешения. – М.: Вып. 2. Ч. 1. С. 30-31. Тишков В. А. О природе этнического конфликта// Свободная мысль. 1993. № 4. С. 4-15.

(24) Сикевич 3. В. Социология национальных отношений. – СПБ., 1999; Сикевич 3. В. Межнациональные конфликты: предпосылки, мотивы, следствия // Вестник С.-Петербургского ун-та. – Сер. 6. 1993. Вып. 4. С. 61-67.

(25) Смит Д. Причины возникновения и тенденции распространения вооруженных конфликтов // Межэтнические отношения и конфликты... С. 31.

(26) СмитД. Указ. соч. С. 21; Wallenstein P., Sollenberg M. Armed Con-flict,1989-1999 //Journal of Peace Research. 2000. № 5(37). Pp. 635-649.

(27) Абасов А., Хачатрян А. Карабахский конфликт. Варианты решения: идеи и реальность. Изд. 2, исправленное и дополненное. – М.: Международные отношения, 2004.

(28) Юнусов А. Азербайджан в начале XXI века: конфликты и потенциальные угрозы. – Баку: Адилоглу, 2007.

(29) Дробижева Л. М. Этнополитические конфликты. Причины и типология (конец 80-х – начало 90-х гг.) // Россия сегодня: трудные поиски свободы. -М.: ИЭАРАН, 1993.

(30) Сикевич 3. В. Указ. соч.

(31) Цит. по: Абасов А., Хачатрян А. Указ. соч. С. 70.

(32) Нистен-Хаарала С, Фурман Д. Е. Право на отделение / В кн.: Бьюкенен А. Сецессия. Право на отделение, права человека и территориальная целостность государства. – М.: Рудомино, 2001. С.204.

(33) Паин Э. А., Попов А. А Межэтнические конфликты в СССР // Советская этнография. 1990. № 1.

(34) Horowitz D. Ethnic Groups in Conflict. Berkley, 1985; Horowitz D. Structure and Strategy in Ethnic Conflict // Paper prepared for the Annual World Bank Conference on Development Economics, Washington, D.C., April 20-21,1998.

(35) Маркедонов С. М. Кавказ в поисках «своей земли». Проблемы легитимности и безопасности в регионе // Центральная Азия и Кавказ. 2004. № 2(32).

(36) Салафия (от арабского «салафа» – «изначальное») – направление в исламе, последователи которого выступают против «новшеств» (того, что они считают заимствованиями из других религий) и рассматривают себя в качестве поборников первоначального ислама (его фундамента). В российской публицистике их идентифицируют как «ваххабитов». Сами салафиты рассматривают термин «ваххабит» как ругательное прозвище или политический ярлык.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Сергей Маркедонов – кандидат исторических наук, в апреле 2001 – октябре 2009 гг. – заведующий отделом и заместитель директора Института политического и военного анализа, доцент Российского государственного гуманитарного университета, эксперт Совета Европы и Федерального собрания РФ.

Подбор фотоматериалов – редакция BSNews.

Использованы фото с сайтов: www.transnistria.md, forum.pridnestrovie.com

Источник:

Маркедонов С. Турбулентная Евразия: межэтнические, гражданские конфликты, ксенофобия в новых независимых государствах постсоветского пространства. – М.: Московское бюро по правам человека, Academia, 2010. – 260 с.

ISBN 5-84389-033-Х

© Московское бюро по правам человека, 2010 © Маркедонов С, 2010

Издательство «Academia» 129272, г.Москва, Олимпийский просп., д. 30. ЛР № 065494 от 31.10.97. Формат 60x90 / 16. Печ.л.16,5. Печать офсетная. Тираж – 1000 экз. Заказ № 118. Отпечатано в типографии «Артмастер»

Содержание:

Вместо предисловия / Межэтнические конфликты в СССР и на постсоветском пространстве / Введение / Часть I. Предпосылки межэтнических конфликтов в СССР /

Часть II. Типология конфликтов

Часть III. География межэтнических конфликтов на постсоветском пространстве

/ Большой Кавказ / Грузино-осетинский конфликт / Грузино-абхазский конфликт / Армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха / Осетино-ингушский конфликт / Российско-чеченский конфликт / Гражданская война в Грузии / Молдавско-приднестровский конфликт / Ситуация в Гагаузии / Центральная Азия / Гражданская война в Таджикистане / Украина / «Крымский вопрос» / Проблема Черноморского флота / Прибалтийские республики / Латвия / Эстония / Литва /

Заключение (методологические принципы урегулирования конфликтов)